О значении истины в психоанализе.
Речь об истине требует строгости в качестве исходной предпосылки. Строгости, восходящей к тому виду любви, которая уходит своими корнями в базовые структуры родства, предписывает закономерное предпочтение и ограничения между родственниками. Именно усвоение базовой формы закона юношами подготавливало и было условием перехода к иницииации, в которой им открывалась доселе сокрытая от них история, и вместе с ней, место полноправного мужчины рода. В нашем случае, нам следует не допустить смешения понятий, отношения между которыми зададут нам перспективу понимания значения истины, её судьбы.
В истории философии есть два мыслителя, с опорой на которых мы можем обнаружить для себя динамику в отношении к истине. Первый из них Парменид в поэме «О природе», рассказывающий о том, как путник, исходя из мира мнений, доходит до «Ворот путей Дня и Ночи», которые охраняет богиня Дике (закон, правда, правосудие) «грозовозмездная Правда ключи сторожит к ним двойные». И если мир мнений полон противоречий и в нем нет надежного основания для мышления, то Дике выражает в себе ту самую строгость, необходимую для мыслителя, чтобы отсечь «путь ночи», т.е. опору на ненадежные и обманчивые данные органов чувств, феноменов, иллюзий, мнений, и стать на «путь дня», т.е. на путь разума. Но и разум оказывается лишь вратами к истине, о чем богиня предупреждает:
«Этот путь поиска да удалит тебя от мысли,
Привычка рождается от многого человеческого опыта и вынудит тебя
Употреблять око, что не видит, ухо, что не слышит в грохоте,
И язык: но лишь мыслью суди и проверяй ошибки,
Ведь для того она тебе дана.
Один лишь путь приемлем: бытие».
И действительно, мышление дано нам в различии, в той самой диалектике дня и ночи, рождения и смерти, бытия и небытия. Путь же абсолютной истины один:
«Я тебе скажу - и ты услышь моё слово –
Какие есть пути, чтобы мыслью цель достигнуть:
Один, что бытие есть и что невозможно, чтоб не было его...»;
«Это необходимо говорить и думать, что должно быть бытие: есть лишь бытие, ничто - его нет»;
«Один лишь путь нам остаётся: есть бытие».
Таким путем от мнений Парменид восходит к строгости Дике, олицетворяющей разум, но вместе с ним и диалектику, разделяющую целое и в этой аналитической форме, являющуюся лишь преддверием сокрытой области Алетейи (ἀλήθεια, истины) во всей её сферической полноте и неподвижности.
Второй интересующий нас философ и исследователь Парменида - Хайдеггер. Если античный философ восходил к ἀλήθεια, то Хайдеггер показывает, как судьба ведет её в забвение через подчинение истины закону, её юридизации в римском праве и превращение из ἀλήθεια в veritas. Если первая мыслится как несокрытость в противовес тьме невежества обывателя, то вторая возникает как то, что следует защищать укрывать и удерживать от посягательства. Истина в суде, равно как и в университете, выдерживает нападение и отстаивает себя в ходе прений, где высказываются аргументы и доводы сторон. Логика римского права такова, что истину необходимо отстоять, так же как необходимо отстоять власть императора в провинциях, где он представлен в форме института суда. Поэтому истина-veritas имеет непосредственное отношение к власти и ссылается на неё в вердикте суда, который производится именем императора, или в форме ссылки на авторитет в университете, или ссылкой на священное писание. Истина-veritas как бы спускается сверху и принуждает к себе как норме. Если богиня правосудия Дике была стражем на пути к истине, то в имперский период правосудие становится тем, что истину диктует миру.
Таким образом, мы можем утверждать, что закон ближайшим образом относится к истине. Закон выступает медиумом между истиной и человеком. И этот медиум с одной стороны скрывает её от нас, а с другой может нас к ней принуждать. Мы могли бы также сказать, что истина, данная нам, политически (равно как и аналитически) не совпадает с той истиной, которая постигается как несокрытость бытия.
Теперь, когда базовое различие в значении истины было произведено, мы можем попытаться отыскать его отражение в поле психоанализа. Следует сразу исключить перспективу эклектического смешивания или редукции самостоятельных и уникальных дискурсов психоанализа и философии друг у другу, но, опираясь на самодостаточность каждого из них, обнаружить их пересечение в отношении к истине.
Начиная речь об истине в психоанализе, возникает множество возможностей, какой линией пойти. В психоанализе много говорят об истине, однако, следуя избранному пути, я хочу различить путь интерпретации и сопротивления и путь зеркала без отражения.
Знание о бессознательном, о котором мы можем говорить, ссылаясь на открытия Фрейда, даёт нам возможность в своей практической деятельности распознавать те или иные движения в психическом аппарате, фундаментальные последовательности и конфликты. Опираясь на речь и поведение анализанта, психоаналитик может показать в своей интерпретации бессознательный мотив и логику происходящего. Однако то, что было предано вытеснению, истина о причине, призываемая на суд интерпретацией, имеет свои причины к сокрытию, которые помимо тенденции к константности психического аппарата, лягут в основание сопротивления её признанию. Так, например, интерпретируя эдипальный конфликт, психоаналитик говорит истину-veritas, истину, которая имеет своим корнем правильность, восходящую к авторитету, выносящему вердикт «ты-есть-это». Эта истина вступит в борьбу, борьбу, о которой Фрейд говорит в терминах военного дела. Эта та истина психоанализа, которую защищают психоаналитики, начиная со своего основателя. Это та истина, которая по причине своей правильности вызывает резонанс со стороны бессознательного и, так действуя снаружи и изнутри, преодолевает сопротивление.
Другое дело, когда речь заходит о зеркале без отражения Лакана или Бионовской О-позиции. Когда фигура психоаналитика занимает свое место, лишенное любви и ненависти, желания и неведения, знающего о незнании, и терпящего неопределенность, когда она воплощает собой закон в образе требования соблюдения правил сеттинга и свободных ассоциаций, тогда же она становится дверным медиумом и сторожем истины-ἀλήθεια. Путник, ищущий истины, неизбежно становится анализантом в результате встречи с аналитиком. Преодолевая пустые речи и встречаясь с психоаналитическим знанием, принимая ограничение, анализант получает свою интерпретацию, и через нее истину своего желания. Эта истина носит уже не диалектический характер, она есть несокрытость бытия. Эта ясность уже не требует интерпретации, эта истина по ту сторону речей и завершает анализ.
Психоаналитик, наследующий ядро психоаналитической традиции, совершает своеобразную аскезу. Если, по словам Лакана, анализант платит своими деньгами, то аналитик платит отказом от собственной личности, организуя не столько зеркало, сколько пустое место, куда устремляется речь анализанта. Вместе с тем, психоаналитик не может уйти незатронутым, это значит, что, освобождая место для трансфера, он наполняется речью анализанта, его проекциями, а значит его бессознательное неизбежно откликается. В этом моменте важным является то, насколько бессознательное психоаналитика открыто для его сознания, от этого зависит в каком виде вернется анализанту его сообщение. И тут мы можем обнаружить четыре логических возможности. В первом случае аналитик останется закрыт развитию трансферных отношений, тогда анализант получит пустую формальную интерпретацию или пустое молчание. Это, как правило, означает, что анализант воспринимает происходящее так как будто он бьется в закрытую дверь и реагирует соответствующим образом. Во втором аналитик может принять сообщение, не осознавая его содержания, и в таком случае вероятно отыгрывание со стороны аналитика, предложенного ему анализантом, что, скорее всего, повторит травматическую историю без модификаций. К примеру, трансфер на аналитика позиции жесткой дисциплинирующей матери анализанта в случае проективной идентификации, воплощаемой анализантом в форме провоцирующего жесткую реакцию поведения, может быть отыграно аналитиком в точном соответствии с уже имеющимся опытом у анализанта. В третьем случае аналитик, осознающий предложенную ему роль, может поступить иначе. Не столь важно как это будет произведено словом или делом, главное, что структура отношений, воспроизводимых в трансфере, получит своё искажение, несоответствующее ожиданиям анализанта, исходящих из травматического опыта, который он вносит в анализ. Таким образом, внося отличие от транслируемого анализантом объекта, создаётся зазор или точнее выразиться просвет, в котором возникает возможность для мышления и переосмысления, перезаписи воспроизводимого в повторении травматического опыта. В последнем случае аналитик может оказаться способен полностью разместить сообщение без отвержения и реакции.
В исследуемой нами перспективе различия двух видов истины мы можем различить эти четыре логические возможности. Если первый вариант означает забвение истины бессознательного даже в случае соблюдения законной формы проведения сеанса, т.е. здесь может быть реализована в полном смысле истина-veritas (например, аналитик может высказать абсолютно верную и теоретически обоснованную интерпретацию, или реализовать молчание со всем основанием, а сеттинг будет идеально соблюдаться), но истина-ἀλήθεια окажется недостижима. Во втором случае мы видим, что об истине речи вообще не идет, так как предано забвению и требование техники психоанализа, и задача открытия бессознательного. В третьем можно признать, что налицо и соблюдение техники-veritas и производится содействие открытию бессознательного как ἀλήθεια анализанта в деятельности аналитика. В четвертом же случае мы имеем нулевую интерпретацию и несокрытость бессознательного, т.е. истину-ἀλήθεια в чистом виде.
О третьем случае действия истины в психоанализе много сказано, как о том, что должно происходить. Добавлю лишь замечание, что всякие отношения стремятся к симметрии и взаимности, а значит, открытие бессознательного со стороны психоаналитика не проходит бесследно для анализанта. И о том, что неправильно было бы сводить проективную идентификацию только к механизму защиты, напротив, её следует рассматривать как основание для возможности эффективного взаимодействия и изменения в отношении бессознательного в практике психоанализа. О четвертом случае действия истины следует сказать отдельно. О самом этом явлении напрямую говорить невозможно. Однако, его ценность для психоанализа предельна. Имея дело с таким объектом, мы попадаем в ситуацию, напоминающую опыт затруднения сходного с выражением религиозного и мистического опыта. Приходит на ум опыт катафатического и апофатического богословия, другими словами, мы могли бы говорить об этом моменте в абсолютных выражениях целого, полноты, и так далее, либо очерчивать искомый опыт через отсечение того чем он не является, как например "Дао изреченное не есть истинное Дао". Оба этих пути, впрочем, как и аллегория, используемая Парменидом, или коаны в традиции Чань, оказываются неудовлетворительны. Заинтересованной публике также известны варианты подхода к этому объекту как к «объекту а», и некоторые другие предпринятые Лаканом. В этой статье в поисках сокровенной истины психоанализа, я прошел с вами логическим путем обнаружения её места. Всё же, в конце концов, удовлетворительным является только опыт.
(2019)