О тревоге.
Тревога, как и любое другое слово, лишено однозначного значения, изменчиво в зависимости от контекста. Этот контекст, определяющий содержание тревоги, может быть определен обыденным языком или задаваться в рамках тех или иных теоретических и мировоззренческих систем. Поэтому я предлагаю вам попытаться отказаться от уже имеющегося у вас понимания чтобы, возможно, взглянуть на тревогу иначе. Безусловно, я также не способен обойтись без контекста, прежде всего собственной встречи с тревогой в практике и теории психоанализа.
Тревога, как она открылась мне в повседневной практике и попытке мыслить её непротиворечиво, представляет собой фундаментальное переживание психического напряжения. Подобно стволовым клеткам организма, тревога способна трансформироваться, соединяясь с цепочками означающих во всё многообразие психических содержаний. Также как диссоциация означающих цепочек и более сложных комплексов и систем ведет к высвобождению тревоги. Тревога происходит из самого существования в мире и непрерывна. Мы можем лишь уклоняться от тревоги, но никогда не можем её отменить, покуда живы. Все конструкции чувств, мышления, эмоций, хотя и заимствуют от тревоги свое существование, надстраиваются над тревогой, заслоняют её собой, но не исчерпываю тревогу как таковую. То, что в обыденном языке определяется как переживание тревоги, в моём понимании, является следствием нехватки или разрыва структур, защищающих нас от прямого её переживания.
На мой взгляд, тревога возникла в результате распада инстинкта у человека. Образовавшийся провал функции канализации нервно-психического напряжения переживается именно как тревога и компенсируется мышлением (в широком смысле) благодаря символической функции. Напряжение, разряжаемое автоматически у других животных, у человека требует обозначения для возможности достижения разрядки. Поэтому тревогу можно мыслить в диалектической связи с языком. Тревога ищет своего обозначения. Обозначаясь, тревога приобретает качество, способное удовлетворить ту или иную потребность, достичь той или иной цели.
Тревога не может быть окончательно преодолена (хотя люди способны к крайним формам автоматизации своего существования) ввиду наличия как минимум трех экзистенциальных источников тревоги, недоступных для решения. Пауль Тиллих пишет: «Небытие – угрожает онтическому (т. е. на уровне существования) самоутверждению человека относительно – в виде судьбы, абсолютно – в виде смерти. Оно угрожает духовному самоутверждению человека относительно – в виде пустоты, абсолютно – в виде отсутствия смысла. Оно угрожает нравственному самоутверждению человека относительно – в виде вины, абсолютно – в виде осуждения. Тревога есть осознание этой тройной угрозы». Действительно, разрешение, которое нам предоставляет мышление, никогда не является окончательным в отношении относительных угроз и в принципе невозможно без противоречий в отношении угроз абсолютных, что позволяет нам говорить о недовольстве сознанием. Начиная с Гегеля появляется идея о "несчастном сознании", которую можно свести к тому, что последовательное и разумное сознание вынуждено приходит к переживанию тщеты, к столкновению со смертью и бессмысленностью. Разум оказывается защитником от тревоги только до тех пор, пока он внутренне противоречив и наивен. Единственным возможным решением оказываются аксиоматические, вынужденные, ни на чем не основанные, кроме острой необходимости, произвольные фиксации. Единственным ответом, по мысли упомянутых мыслителей, а так же многих других (Кьеркегор, Паскаль, Ницше и т.д. вплоть до Биона) является акт веры. Блаженны и наивны современные люди, верующие в науку и разум, ибо они к счастью своему предали вытеснению и забвению истину о том, что дом их построен на песке аксиоматики и актов веры. У Фрейда основанием культуры является убийство отца первобытной орды, преступление в основании закона. Вытеснение стало условием культуры и остается им и сейчас. Мы вынуждены верить. Примеры повсюду. Достаточно включить телевизор.
Выводом из заявленных выше рассуждений является понимание и переосмысление практики психоанализа в отношении тревоги. Во-первых, первостепенной задачей в анализе становится пребывание в тревоге вместе с анализантом. Это, в свою очередь, является условием возможности начала мышления анализанта, нового начала, а не циркуляции по известным уже маршрутам (поэтому, в частности, речь анализанта, кроме раскрытия бессознательного, пуста и бесполезна). Молчание аналитика, его абстинентность, становятся оптимальным условием для инициации мышления, которые в мистической неопределенности при сохранении внимания и способности контейнирования, становятся основными качествами психоаналитика. Интерпретации оказываются вторичны (особенно в отношении довербальных фиксаций). Если анализант вместе с аналитиком способны в молчании достичь тревоги и из нее достичь безопасности, то интерпретации со стороны аналитика просто излишни. Это уже по ту сторону talking cure, но всё ещё является лечением любовью. Во-вторых, психоанализ становится практикой по обретению веры.
(2018)