Быть отбросом.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Чтобы стать отбросом, нужен кто-то ещё. Вряд ли в этом вопросе доступна самостоятельность. Впрочем, субъект психики никогда не бывает один. Даже наедине с зеркалом найдётся с кем поговорить, чьи замечания выслушать и кому возразить. Не всегда найдётся тот, кто решится возразить, но кому возразить найдётся наверняка. Другой играет в игру, кажется, у детей это называется съедобное - несъедобное. Пока мяч летит в твои руки, кто-то произносит слово, и нужно скорее сообразить, схватить его или отбросить. Если слово значит то, что, по мнению участников, достойно быть съеденным, то нужно хватать. Если нет, то отбрасывать. Причём то, что может быть съедено, легко оказывается несъедобным. Если кто-то добавит к вроде бы съедобному, например, апельсину эпитет тухлый, это часто приводит к ситуациям, в которых пойманный уже мяч к вящему веселью окружающих брезгливо отбрасывается. Да так, что отряхиваются и руки, как будто отвратительное испачкало и их. А если ребёнок, каким бы сладким и милым он ни был, замешкается, не станет отбрасывать мяч, то окружающие укажут на него пальцем и станут дразнить его и кричать фу-фу-фу. То есть уже он сам будет отмечен знаком отброса - черной меткой проигравшего или того, с кем не нужно играть вовсе. Такое часто случается, если ребёнок не понимает правила, или туповат, или противопоставляет себя жестокому детскому обществу. Отбросом стать легко, но быть отбросом гораздо сложнее.
Чтобы стать отбросом, не обязательно даже общество и его мораль или правила. Например, молодой матери не обязательно обнаружить в публичном месте свои месячные или, скажем, профессию проститутки, чтобы оказаться в чьих-то глазах отбросом. Достаточно оставить своего младенца, и даже не на пороге приюта, а лишь на минутку скрывшись за дверью. Младенец непременно закричит. И, если верить М. Кляйн, в крике своём начнёт уничтожать так называемую ”плохую грудь”. Это, конечно, ещё не отбрасывание, но начало того, что немного позже превратится в игру в катушку, описанную Фрейдом. Держа объект за ниточку, он начнёт отшвыривать её вдаль, сопровождая это особенным звуком, а затем притягивать обратно с другим звуком. Здесь самое место задаться вопросом об обратимости бытия отбросом.
Как правило, еда теряет свою привлекательность, стухнув или пройдя через пищеварительный тракт, и вряд ли может быть восстановлена в прежней привлекательности. Также как и мать вряд ли можно простить за её предательство. Фарш не провернуть назад. Тут действует иная логика. Тухлые фрукты и фекалии приобретают особую ценность навоза, который может даже быть обменян на золото. Навоз - это лучшая почва для произрастания на нём ценных фруктов. Речь идёт не о восстановлении, не об обращении вспять, а о смерти и воскресении нового. Работает ли это с матерью? Вернее, не станет ли её труп навозом для её воскрешения? И не станет ли препятствием её обновления и очищения отказ от превращения её в отброс? Можно ли притянуть катушку, если её не отбросить? Можно ли взять женщину, если прежде не низвести до объекта-отброса?
Раз уж речь довела меня до идеи смерти и воскрешения, до условий рождения, стоит упомянуть и добровольных отбросов общества монахов. Ничтожнейшие из людей. Слабейшие, сумасшедшие, глупцы. Неспособные к нормальной жизни и игре по правилам. Здесь стоит уточнить, что я говорю преимущественно о православной традиции монашества, вдохновлённой Добротолюбием и Иоаном Лествичником. (Хотя сказанное относится и к другим аскетическим традициям). И любой, кто хоть немного в теме, подтвердит, какой ужас и падение царит в монастыре, где подлинно подвизаются последние из грешников. Однако здесь начинается то странное оборачивание, которое мне так интересно и ради которого я решил написать эту статью. По каким-то причинам монашество, хотя и вытесняется за пределы игры городской культуры, начинает приобретать черты возвышенного. Жалкое монашеское бытие, явно открытое монашествующим, сознающим своё нижайшее положение, со стороны кажется величайшим. Городскому жителю кажется, что если кто-то добровольно отказывается от наслаждений и желаний мира, то, верно, он получает гораздо большее наслаждение. Неудивительно, что монахам завидуют. Конечно, от незнания и попытки экстраполировать свой опыт на неведомое. Впрочем, среди монашествующих немало и тех, кто предаются прелести и впадают в экстазы вместо держания ума в аду сознания своего греха.
Этот эффект возвышения действует подобно и в отношении психоаналитиков. Респектабельность "наследников Фрейда", высокомерие лаканианцев, без сомнения, носят реактивный характер. Наследовать отбросу, от которого отказалась даже собака, наследовать дисциплину, которая так и не стала наукой, не так-то просто. Величайший из наследников Лакан выброшен из IPA, выброшен из аудитории и сам себя выбрасывает (что делает ему честь и свидетельствует о глубоком понимании разочарования) из своей же школы. Место психоаналитика можно триангулировать в отношении трёх фигур: проститутки, священника и золотаря. Как проститутка за деньги, психоаналитик отказывается от своего достоинства, уступая анализанту слово. Даже если с этим словом не согласен, даже если говоримое отвратительно. Любой уважающий себя человек возразил бы, не позволил бы говорить такое в своём присутствии. Аналитик же молчит, как улыбается проститутка самому неприятному клиенту. Если проститутка пускает в своё тело, аналитик раздвигает душу. Как священник, аналитик слушает о грехах, о тех мыслях и смыслах, что не удерживаются в прихожанах, и должны быть эвакуированы. Но он не отпускает грехи, как на исповеди. Психоанализ - это не таинство, он их контейнирует. Как золотарь, он собирает отторгнутое людьми, обменивая на золото. Только в отличие от золотаря, психоаналитик присутствует в самом деликатном процессе. Пожалуй, лучшее определение психоаналитику даёт Бион в одном символе О. Респектабельность аналитика уместно сравнить со сверкающим белизной фарфором унитаза. Лакан предлагает аналитику сыграть труп. Кстати, именно в этой роли отброса кроется причина пугающей противоестественности, если вдруг психоаналитик начинает навязчиво предлагать свои услуги или преследовать своих анализантов. Это превращается в худшую форму преследующего Мойдодыра, только не умывальника, а унитаза. Ходячий мертвец тоже пугает. Психоаналитические общества, выстраивающиеся в прямом противоречии собственному основанию как отказу от роли господина, в контексте сказанного выглядят особо комично. Попытки аналитиков получить свою идентификацию со стороны таких институций прямо противоположны необходимости её потерять. Неудивительно, что психоаналитические институции обеспечивают структурный кризис и закономерное угасание уровня теоретической дискуссии.
Я пишу это прежде всего молодым людям, подумывающим о том, чтобы связать свою жизнь с этой профессией. Не обманывайтесь блеском. Помните, что вам придётся отказываться от своей личности на каждом сеансе, буквально убивать себя. Каждый сеанс - это проданное время вашей жизни. Ваша личность в обмен на деньги. Со стороны некоторых анализантов, особенно на этапе идеализирующего переноса, можно подумать, что аналитик - это тот, кого любят на регулярной основе и ещё платят ему за это деньги. Не обманывайтесь, аналитик - это отброс. И рано или поздно анализ будет завершён, а аналитик выброшен. Как утверждает Лакан, анализ бывает только конечен, иначе это и не анализ вовсе. Перенос должен быть преодолен, и субъект, якобы знающий этот заместитель чуть ли не Бога, будет разоблачён. В нём будет проделана дырочка. Из него выйдет весь нагретый воздух с известным веселящим звуком. И останется только реальный психоаналитик на месте волшебника Изумрудного города. Кстати, в этой перспективе можно различить два принципиальных типа среди психоаналитиков. Первые - заботливые и внимательные, хорошие люди, которые вроде как стремятся облегчить и смягчают углы анализа. Заботливые, как мамаши. Такие растягивают аналитический процесс, ведь хорошее сложно отбросить. Поэтому этих аналитиков можно назвать ведущими через скорбь. Другие, следуя строгому требованию абстиненции, жестки до бесчеловечности. Они требовательны ко всем аспектам сеттинга до одержимости. Вы оплатите не только все пропуски, но и его отпуск. Любить таких почти невозможно, а отбросить легко. Таких аналитиков можно назвать ведущими через боль. И хотя оба пути ведут к одному и тому же, различие всё же существенно. Но, так или иначе, каждому из аналитиков приходится ежедневно сталкиваться с вытесненным материалом в нескончаемой петле вечного возвращения вытесненного.